«Когда стали запрещать недорогие стоячие места, поклонники стали исчезать»

— Николай Максимович, не так давно вы критиковали главные театры страны за высокие цены на билеты. Однако если стоимость так задирают, значит, это востребовано.

— Это стало очень престижно, но проблема в том, что основная масса зрителей приходит, чтобы сделать фотографию для соцсетей. Мы убили институт поклонников. Когда я начинал танцевать, было огромное количество людей, которые чуть ли не каждый день приходили. Это была публика, для которой мы и служили: она нас знала школьниками, юными, взрослыми… Когда стали запрещать недорогие стоячие места, поклонники стали исчезать. Эти люди не могут каждый день платить по 50 тысяч рублей. Это смешно, правда? Уже и артистам пропуска не дают, и самих артистов в зал не пускают. Мы такого и представить себе не могли, что не сможем пойти в зал и посмотреть любой спектакль. Мир поменялся. Я вам могу сказать, что в очень плохую сторону для искусства.

— Все превращается в бизнес…

— А с точки зрения искусства это катастрофа. Хотя и Большой, и Мариинский — это театры с огромной дотацией. Они живут за счет государства. У Большого есть отдельная строка в бюджете. Он получает почти пять миллиардов рублей от государства и огромное количество миллиардов от спонсоров. Эти театры всегда были великими, прежде всего артистами. Сегодняшнее время трагично тем, что назвать имена больших артистов мы не можем. И это зависит от руководства. Балетом много лет руководят люди, которые сами никогда не были большими звездами. Я пришел в театр при великом Григоровиче, а при том человеке, который сейчас руководит балетом, вы никогда великим не станете, потому что он сам пустое место. Это мировая тенденция. Я не могу сейчас назвать, кто руководит балетом Ковен Гарден или балетом Парижской оперы. Слава богу, в этом году в труппу Мариинского театра назначили премьера Адриана Фадеева, но ведь 30 лет до него были какие-то непонятные люди.

— Как вам в роли педагога? Раньше вы были в режиме состязания с коллегами-танцорами, а теперь надо отдавать все, что вы узнали за эти годы.

— Педагоги еще больше соревнуются, чем артисты. Когда я закончил танцевать, то был такой счастливый. В отличие от всех моих коллег я единственный, наверное, кто закончил выступать день в день. Все перетанцовывают, никак не могут расстаться со сценой. Вы знаете, любой педагог зависит от материала. Вы должны жить в тандеме с учеником. Материала хорошего не так много. Всем кажется, что конкурс у нас высокий, а на самом деле способных детей единицы. Один на миллиард.

— Сейчас у ваших студентов есть уникальная возможность выступить со своим спектаклем в Большом Кремлевском дворце. Вы ввели эту новогоднюю традицию, после того как стали ректором.

— Это было задолго до того, как я стал ректором. В 1988 году, когда исполнилось 250 лет ленинградской школе балета, наши студенты приезжали в Москву. Когда я стал ректором, мне хотелось похвастаться: Кремлевский дворец, шесть тысяч зрителей. Это был большой риск, особенно первое время: придут — не придут. Сейчас по два спектакля даем.

— А что показываете?

— «Щелкунчик». Но я лично его уже смотреть не могу. У нас сейчас не радостная пора, у педагогов. Мы опять слушаем эту музыку, и опять готовим эту хореографию. Правда, когда этот балет исполняют дети, это более мило, что ли. И зрителям это важно: они увидят тех, кто завтра будет танцевать на главных сценах мира.

— «Щелкунчик» вам надоел, а что вы слушаете?

— Я Шнура люблю, «На лабутенах…». Я много что люблю. Друзья иногда поражается, какую музыку я могу слушать: начать день с Бетховена, а закончить Аллегровой. Под каждое настроение есть определенный саундтрек.

— Как вы поддерживаете себя в форме?

— До 40 лет я не полнел, а сейчас от воздуха жирею. Это трагично.

— Спортом занимаетесь?

— Нет. Я свою дань физической культуре за 30 лет отдал на наивысшем уровне. Все! Теперь я лишний раз даже ресницей не пошевелю.

— Вы сейчас больше времени проводите в Северной столице. Какие места в Петербурге вам нравятся?

— Петербург у меня ассоциируется с летом и хорошим времяпрепровождением, а не с работой. Люблю с друзьями прокатиться на кораблике или в парке погулять. Другое дело, что сейчас стало много людей. В 90-е годы было прекрасно: приезжаешь в Павловск и один гуляешь. Сейчас не так. В то же время радуюсь, что так много людей и наши музеи зарабатывают за счет туристов. Я живу в Коломне и очень ее люблю. Хочешь, идешь по Петербургу Пушкина, хочешь, идешь по Петербургу Достоевского. Но я, к сожалению, не вижу Петербурга. Приезжаю на работу — темно, уезжаю — темно. Смотрю на воду: серое небо, дождик. Думаю, надо со своими желаниями быть очень осторожным. Я всю жизнь говорил, что хочу жить у моря. Ну кто поспорит, что я живу не у моря?

— Как относитесь к своему возрасту?

— Хорошо. Я много раз думал об этом. Так сложилась жизнь, что, когда я выходил из школы, развалился Советский Союз. Из-за этого развала многие мои родные оказались в мире ином. С возрастом ко мне, ну не знаю…

— Пришла мудрость…

— Нет, люди не мудреют. Обиды, радость, счастье или горе — все это у нас в голове. Это все наша работа с самим собой. У меня есть подруга Оксана Пушкина. Когда она делала программы, очень смешно каждому герою задавала вопрос: вы кем хотите быть — жертвой или победителем? Я понял тогда, что твои обиды — это твои проблемы.

— Вы уже не выступаете, реже бываете на публичных мероприятиях, а фанаты остались?

— Мой секретарь называет этих людей очень смешно — «салафановые пакеты». Одна девушка прислала письмо: «Я сложила все, что есть в салафановый пакет, и я еду к вам». С одной стороны, когда есть фанаты — это приятно, мило, очень льстит, но бывает и неприятно. Особенно, когда ты в аэропорту стоишь в очередь в туалет и не можешь в кабинку попасть, потому что все подходят фотографироваться. Ну что сделать? Это жизнь.

Александр Дыбин для КП Санкт-Петербург